С.Е.КОСЕНКОВ. Жизнь и творчество (часть 1)

В 2006 году я написал документальную повесть (так ее некоторые назвали) о художнике из Фоминич Степане Епифановиче Косенкове. Она не была издана, т.к. я не умею ходить куда-то и просить денег. Я «издавал» ее сам, на компьютере и реализовывал через КИКМ, пока музейный жулик не прикрыл эту мою «лавочку», которая приносила мне моральное удовлетворение и никаких доходов – только убытки, хоть и небольшие. Я этим занимался только из любви к искусству вообще и к творчеству Косенкова в частности. А Бауэр воровал у меня эти копейки за проданные брошюры, мое предположение (спасибо Андрею Караулову), время от времени (40-50 рублей за брошюру), пока мне не надоело терпеть. Кто его не знает или думает, что знает, видя его через розовые очки, как уважаемые Олег Евгеньевич и Татьяна Ивановна – не поверит, - ну не может человек быть таким мелочным. А кто знает, был им «обслужен», тот горько усмехнется, - да, он такой, криминальный директор нашего музея. Этот мелкокоррумпированный «заслуженный работник культуры».
Я высказал музейной сладкой парочке претензию на этот счет – «лавочку» прикрыли, но украденную денежку за последнюю проданную брошюру отдали, не оспаривая, тем самым, признав факты этого мелкого воровства. Подожду (но не пассивно), пока криминальная бауэровщина в полном составе покинет наш любимый музей, и начну снова вести пропаганду творчества Косенкова и других кировских художников. Дело-то хорошее, и мешает оно только музейному жулику.
Не могу здесь не попенять, к слову, Олегу Евгеньевичу и Татьяне Ивановне. Мои культурные друзья, я поражаюсь вашей детской наивности! Ходите по лесам, очищаете их от мусора (честь вам и хвала. Кстати, ваш «друг» с вами не ходит? А вот на раскопки – тут как тут. Ведь здесь артефакты, а значит любимая криминальная торговля), а какие грязные делишки творит ваш обожаемый музейный жулик у вас под носом, не замечаете. Потрясающе! Ребята, в музее значительно грязнее, чем в лесу. И грязь более мерзкая. Не хотите там почистить? Если «да» - присоединяйтесь. А то потом, когда прозреете, самим будет стыдно за собственную близорукость. В большом лесу соринки замечаете, а в маленьком музее бревен не видите. Честное слово – как дети малые.
Однако мы слишком отвлеклись от большого художника на мелкого жулика. Вернемся из тьмы к свету. А о жулике еще расскажем, и не раз, в свое время.
Несколько лет назад «Знамя труда» во многих номерах напечатала эту мою повесть с незначительными сокращениями. А теперь я решил начать публиковать ее здесь и без всяких сокращений, благо места хватает. Повесть буду иллюстрировать множеством фотографий мастера и его работ. Размещать буду небольшими частями, чтобы побольше поместить фотографий, ведь их можно вставлять только ограниченное количество на одну страницу. «Сериал» состоит их 23 «серий».

А.Зорюков. "С.Е.КОСЕНКОВ. ЖИЗНЬ И ТВОРЧЕСТВО"

ОТ АВТОРА

Памяти друга и учителя.

Зимой 1982 года мне довелось пережить самое яркое в своей жизни впечатление от произведений искусства. Случилось это не в Эрмитаже и не в Третьяковской галерее, а в … селе Фоминичи. Это не шутка. Когда я впервые попал в крупный художественный музей, а именно в Третьяковку, то заранее знал, что там увижу, а когда первый раз ехал в Фоминичи, то не ожидал увидеть ничего серьезного. Все настоящие художники, думал, живут в Москве, а в Фоминичах какой-нибудь дед от скуки просто пачкает красками холсты.
Фоминичский художник оказался пожилым человеком, к тому же инвалидом войны – нет правой руки. Но когда я увидел его работы, то был просто потрясен. В деревенской избе оказались произведения живописи, на мой взгляд, достойные Третьяковки и Русского музея. Деревенский дед в моих глазах превратился в волшебника, творящего чудеса, а точнее, чудесные, потрясающе талантливые картины. С его пейзажей на меня хлынули потоки света, поплыли туманы, подули ветры. Все было написано так мастерски, что казалось живым. Облака были похожи на облака, камни – на камни. Разные предметы написаны разными мазками, наиболее подходящими для данного случая, поэтому все выглядело естественно, и не верилось, что это всего лишь краски на холсте.
Художника звали Степан Епифанович Косенков. С тех пор я частенько стал к нему наведываться. Ходили вмести на этюды, беседовали об искусстве. Поведал он мне и о своей сложной судьбе, о которой я и постараюсь рассказать, пользуясь так же многочисленными заметками в районной и областной прессе и воспоминаниями людей, хорошо его знавших.

1

Родился Степан Епифанович Косенков 25 декабря 1919 года в деревне Смирновка Кировского района Калужской области. В деревне тогда было семьдесят два двора. Народ много работал и мало пил.
Корни крестьянского рода Косенковых уходят в далекое прошлое, когда на рубеже XVII и XVIII столетий появились в этих краях предки художника вместе с другими приверженцами старой, истинно православной веры и расселились по берегам рек Неручь, Неполоть, Муравка.
Отец – Епифан Павлович, проживший более ста лет, был уважаемым старообрядческим начетником. В семье Косенковых было восемь детей. Много работали, но жили очень бедно. Епифан Павлович часто брал Степана на базары, их только в соседних Фоминичах было три. Часто мужики, возвращаясь с базара, покупали бутылку водки на пятерых и выпивали, но не напивались. Вера не позволяла.
Отец – бывший красноармеец, еще в первую мировую научившийся читать и писать, считался в деревне грамотным. Но только без особой надобности оставалась его грамота, если не считать пристрастия к чтению, на которое, впрочем, времени оставалось мало за постоянными заботами о земле, о доме, о семье. Семья росла быстро, дети рождались крепкими, статью в мать и в отца, набирались сил на вольном воздухе. Их всех надо было кормить.
Отец приучил Степана с малых лет читать Псалтырь, мечтал сделать сына священником. Много позже Степан Епифанович спрашивал его, зачем он это делал, ведь были в самом разгаре гонения на религию, тем более на староверов. Отец ответил: «Знать-то знал, но честь была…». От отца и традиций старообрядческих унаследовал Степан Епифанович непреклонность и прямолинейность характера. Всегда говорил то, что думает. Не боялся никого и ничего, за что и страдал.
Также с малых лет отец приучил Степана к плотницкому делу, к топору, к поперечным и продольным пилам. Не сомневался, что вырастет ему надежный помощник, дай вот только семилетку окончит – без этого теперь нельзя.
А Степан с малых лет любил рассматривать всевозможные картинки и, как только руки стали уверенно держать карандаш, начал пытаться что-нибудь рисовать. Особенно нравилось ему изображать лошадей и красноармейцев в буденовках. Дома на все его рисунки внимания мало кто обращал – балуется мальчик, ну и пусть. Да много и не порисуешь – бумаги лишней в доме не было, а каждый карандашный огрызок берегли, как сокровище.
Однажды отец принес домой большую книгу, на толстой обложке которой было оттиснуто: «Дж. Мильтон. Потерянный рай». Он, пристрастившийся к чтению, обращался с ней бережно, читал долго и медленно, шевеля губами и вздыхая не раз над каждой страницей.
Попалась книга на глаза и Степану. Улучив момент, когда отца не было дома, он с интересом стал перелистывать толстые лощеные страницы, подолгу рассматривая иллюстрации художника с непонятной фамилией Доре. И уж совсем хорошо было то, что у страниц «Потерянного рая» оказались широкие поля, где молодой талант, не долго думая, вдосталь походил карандашом. Рядом с мистическими фигурами Доре вскоре появились вполне реальные фигуры красноармейцев на бешено скачущих конях. Неизвестно сколько продолжались бы эти художества, не открой отец как-то книгу… Тяжелая рука Епифана Павловича на всю жизнь запомнилась Степану.
В бедной деревенской семье никогда не было много денег, и все же Степану иногда доставались от отца какие-то копейки, которые он с удовольствием тратил на всевозможные картинки, краски, карандаши. Отец относился к этому спокойно, несмотря на то, что Степан не всегда находил правильное применение карандашам и краскам.
Любовь к рисованию все сильнее затягивала его. С большой охотой брался Степан за выполнение любых поручений школьного учителя, когда дело касалось оформления школы, а к седьмому классу уже не один десяток листов собственных рисунков, бережно сложенных, хранил в укромном месте. Были здесь и оригинальные работы, но больше копий с картин известных художников из книг и журналов, которые порой попадались в руки. Говоря по правде, большой разницы между своими, оригинальными рисунками и копиями он тогда не видел.
Как ни любил Степан рисовать, но в детстве есть много и других увлечений, и он, как и все дети, бегал, играл, шалил. И не всегда детские забавы заканчивались безобидно. На всю жизнь остался у Степана Епифановича большой шрам на правой щеке от носа к углу рта длиной около пяти сантиметров. Это деревенский бык рогом подцепил, порвав щеку.
(Продолжение следует)

К сожалению, теперь нельзя делать здесь подписи под фото и и вставлять более трех фоток. Еще два минуса "перестройки". Ребята, зачем надо делать так, как хуже!?