С.Е.КОСЕНКОВ. Жизнь и творчество (часть 2)

2

К концу семилетки, а учился он в Воловской неполной средней школе, решился написать в художественное училище, куда очень хотелось поступить. Было это уже в 1933 году. Не пришел еще ответ из училища, а кончилась школа, а вместе с ней и детство.
Отец рассудил коротко: «Парень ты, Степка, уже здоровый. Художества эти из головы выбрось. Пойдем в артель». Пошли. В отходнической артели воловских и смирновских мужиков пилили брусы, доски, плотничали. Силой Степана Бог не обидел. Крепостью рук зарабатывал с отцом на жизнь. Строили тротуары в Кирове, пилили доски для плотины на Нижнем озере, возводили старый деревянный, ныне не существующий, мост через Болву на Фаянсовую.
Свой дом в Фоминичах тоже построил сам, одной левой рукой. Здесь все дощечки, все планочки – все сделано самим. Но это было позже. А в те годы пришлось поколесить с отцом по району, да и по всей стране в поисках заработка. Повидал Степан большие города, поработал в Калуге, Москве. На станциях, в тесных нарпитовских столовых с любопытством рассматривал большие копии и репродукции известных картин, часто задумываясь над тем, смог бы он сам так рисовать.

3
В ноябре 1939 года Степана призвали в армию. Служил артиллеристом, а затем был переведен в десантники. Стоял десантный батальон в Борисполе, в Киевской области, так что война докатилась до него быстро. Некогда уже было командованию формировать и забрасывать в тыл врага парашютистов, поэтому вместе с пехотинцами десантников направили на самые угрожающие участки фронта на Шепетовском направлении. Не прошло и недели с начала войны, как 204-я воздушно-десантная бригада, в которой служил Степан Косенков, оказалась в самом пекле, а смирновский паренек принял свое боевое крещение.
Ему долго везло в том огне. В самые страшные первые месяцы потерял многих товарищей, а сам, словно заговоренный, оставался не только жив, но даже без единой царапины. Похудел, валился с ног от усталости, но главное - был жив.
Но в начале 1942 года его везение кончилось. В районе Харькова был ранен в правую руку. Тот бой Степан Епифанович позже вспоминал: «Немцы на горке подходят к церкви и оттуда лупят по нашим. Я подполз к погребице и хотел оттуда гранатой ударить по немцу, который вел огонь. Фашист заметил меня и ударил прямо по погребу. Всю мою правую руку иссекло осколками от снаряда. После этого ранения меня взяли в плен. Тогда немцы брали в плен много, надеялись на быстрое окончание войны».
О войне Степан Епифанович говорил так: «Сейчас много пишут о войне. Со многим не согласен. Иногда, грешным делом, думаю, пишущий там и не был: уж слишком героическим все показывают. Война – это великое горе было для всех. А в картине Непринцева «Отдых после боя» бойцы смеются, вроде разгромили врага и довольны. Нет, за полгода на передовой, я ни разу не видел, чтобы солдаты смеялись. Все были насупленные, серьезные, было не до улыбок».
Оказавшись в фашистском лагере, Степан Косенков уже не надеялся выжить. Это были самые страшные годы в его жизни. Нестерпимо болела изуродованная рука, порой совсем отказываясь служить. Не раз просил немца пристрелить его. Но вместо пули ему приказывали: «Арбайтен». В тоже время из-за строптивого характера немцы и без просьб несколько раз хотели расстрелять его, но каждый раз что-то мешало это сделать. Пленные работали на разборке завалов после бомбардировок, довелось Степану поработать и на немецкого помещика. Спали в бараках, ели свекольную баланду.
В 1944 году англо-американские войска высадились в Страсбурге, и немцы, спасаясь, бросили пленных, а те разбежались кто куда. В это время Косенков был еще раз ранен в правую руку. Сутки или двое лежал без медицинской помощи, теряя порой, сознание и моля Бога о смерти из-за невыносимой боли. Подобрали его американцы, перенесли в свой лагерь и отправили в начале 1945 года в Англию, в союзнический лагерь для репатриированных.
Казалось, что все испытания позади, скоро домой, но именно в это время в измученной ранениями и непосильным трудом в немецком плену правой руке началась гангрена. Здесь, в лагере, американский доктор, молодцеватый и на все на свете, кажется, смотревший просто и снисходительно, осмотрев руку, заключил: «О-кей. Будем резать». Руку отняли до самого плеча. Выздоравливал он, правда, быстро, скорее всего, потому, что торопился: уже было известно, что их готовят к отправке на Родину. Боялся одного: как бы не отстать от своих, не затеряться в этой послевоенной лагерной толчее.
К тому времени Степан уже многое научился делать левой рукой (хотя от рождения был правшой). Часто тогда просил Господа: «Если ты отнял у меня правую руку, научи работать левой». Но до конца жизни он был уверен, что правой рисовал бы лучше.
Перед отъездом домой подарил американскому хирургу, оперировавшему его, свой рисунок, сделанный на спор с немецкими лагерниками, когда кто-то из них посмел утверждать, что среди русских нет талантливых людей. Доктор не смог скрыть удивления: «Феноменально!». Кто знает, может быть, где-то и сегодня хранится этот рисунок однорукого русского солдата, изображающий русскую женщину в национальном костюме.
Пришел начальник госпиталя, посмотрел рисунок: «Ты способный парень. Поехали к нам, в американскую академию художеств учиться». Его уверяли, что домой уезжать не стоит, что там его не ждет ничего хорошего (как они оказались правы! Но об этом речь впереди). Было над чем задуматься: жить сытой жизнью в богатой стране, но среди чужих людей и обычаев, или вернуться в разрушенную войной страну, в родную деревню, к близким людям. Степан выбрал второе, хотя последующие события жизни неоднократно заставляли его сомневаться в правильности выбора.
Трижды его вызывали тогда с вещами перед отправкой очередного рейса в Америку, но он считал, что из него хотят сделать шпиона, и категорически отказывался.

Продолжение следует.