Киров. Калужская глубинка. - Журнал «Родина», июнь 2009

Лев АННИНСКИЙ, обозреватель журнала «Родина»

В створе Малоярославца мы покинули просторные полосы федерального шоссе и, оказавшись в объятьях старой калужской дороги, сразу почувствовали дружеские толчки колдобин и дыханье родной земли. Земля открылась во всей ранневесенней непаханности; исчезли за окнами новенькие шумозащитные стенки; вместо торговых и развлекательных комплексов зашатались за окнами нашей видавшей виды редакционной «Волги» потемневшие от времени домики послевоенной постройки с кое-где вкраплёнными свежепокрашенными домиками постройки новейшей, а кое-где подчернённые покосившимися халупами — то ли погоревшими, то ли просто брошенными на слом.

«Глубинка», — подумали мы (мы — это десант журнала «Родина»: генеральный директор Виталий Зубкевич, его заместитель Владимир Иванов и аз многогрешный, автор этих строк, обозреватель журнала). В Калуге-то циолковско-космической мы уже бывали, но на сей раз заботами курировавшей нашу поездку представительницы калужского губернатора Анатолия Артамонова — Ирины Кирюхиной — получили приглашение встретиться с читателями нашего журнала именно в «глубинке», каковая отстоит от Москвы вёрст на полтыщи, от Калуги — на двести с лишним, а от Брянска — всего ничего: на сто с небольшим. Западные рубежи старой Московии: до Белой Руси рукой подать, до Смоленска и того ближе; земля пропитана кровью: Рославль в памяти 1941 года значит не меньше, чем Малоярославец в памяти 1812-го.

В имени райцентра, где нас ждал гостеприимный редактор местной газеты Олег Федорков, отзывалось больше советского, чем русского, как и в названии газеты — «Знамя труда»; сам райцентр получил в 1930-е годы имя Киров.

Не могу сказать, что это поразило меня как что-то неповторимое. В память о красном мученике была поименована в СССР чуть не дюжина городов: дважды — Киров, трижды — Кировск, а ещё Кировакан, Кировоград, Кировград, два Кировабада… Что же до Кирова Калужской области, то следовало запомнить хотя бы то, что это не Вятка, то есть не Хлынов, а…

А что там было сокрыто в древних посёлках по берегам рек Болвы и Песоченки? С палеолитических времён ничего не светило летописцам и археологам, пока в середине XVIII века не оглянулись по сторонам и не посмотрели под ноги калужские купцы, а осмотревшись, заложили здесь завод. Какой? А вы вслушайтесь в имя слободки, там обретавшейся: Песоченская…

Отличный формовочный песок, какая-никакая руда в недрах плюс обильные водоёмы. Что напрашивается? Чугун. Что из него делать? Ванны. Стали делать. Прославились на всю тогдашнюю моющуюся Россию. Потом сообразили перейти с чугуна на керамику, с ванн — на столово-чайную посуду… и т. д. по застольному сюжету.

Чем ещё прославились эти заводы — так это владельцами. Обнаружился меж Золотарёвыми и Фалалеевыми Афанасий Гончаров, прикупивший это дело в привес к своему полотняному заводу. А прославился он ещё и как пращур знаменитой красавицы, вошедшей в матримониальные летописи под фамилией Ланская, а до того Пушкина, — вдовы великого поэта, убиенного за её красоту.

Но на встрече с руководителем района Владимиром Абраменковым мы обсуждали отнюдь не вопросы пушкинистики. Затянутый в тенета кризиса, хозяин «глубинки» по неизбежности втягивал и нас по ходу беседы в цифры, висящие на районном бюджете, а заодно и в величину штрафов, налагаемых центром. Что остаётся местным хозяйствам? Как сводить концы? Руководитель района подкупал крепостью облика и уверенностью тона: чувствовался пройденный путь, в котором укажу только опыт кочегара в юности и директора совхоза в советские времена.

А теперь? Кого допустить на роль инвестора к сладко-горькому пирогу местной экономики (перевожу на простой язык: кто и как будет пахать и засевать землю, и чем; а если будет строить, то что и почём). Продираясь сквозь петли «кризиса», Владимир Александрович — и это меня поразило — охотнее всего рассказывал не о трудностях, а о перспективах района. Агросектор (половина всей площади района) и планы свинооткорма. Промсектор… Ну да, керамика! Уникальная кировская керамика. И этот взмахнувший крыльями лебедь, который красуется как герб над рабочим столом Валерия Михалёва, генерального директора ЗАО, и как товарный знак на коллекции изделий завода — от миниатюрной витой сахарницы до монументальной композиции «умывальник на пьедестале».

— Что же вы хотите, чтобы я рассказал вам о наших изделиях? — спросил Валерий Васильевич, глядя на нас смеющимися глазами.

Честно сказать, мы хотели спросить, не профинансирует ли завод совместно с руководством района подписку нашего журнала для местных школ и библиотек, но сначала решили послушать, что нам расскажет гендиректор.

Конечно, он многое мог бы рассказать нам, и не только об изделиях.

Он — родившийся в Кирове в последний год войны и здесь же выучившийся. Начавший рабочий путь механиком на чугунно-литейном заводе. Ставший на этом же заводе секретарём комсомольской организации. Потом — вторым секретарём горкома комсомола. Потом — секретарём горкома партии. А потом…

А потом, имея чисто советский опыт, сумел услышать зовы времени и был избран главой ЗАО «Кировская керамика»: не в кабинетах избран, а на общем собрании рабочих завода.

Это произошло в 1988 году. Далее — рекорд директорского долголетия.

И ещё один рекорд: уровень техобеспечения на «Кировской керамике» — уникальный для России.

— А… в мировом масштабе? — не удержался я, как Петька в разговоре с Чапаевым.

— Нет. В мировом у нас есть конкуренты. — Михалёв посмотрел на меня смеющимися глазами и предложил пройти в цеха.

Мы поблагодарили гендиректора за рассказ и всё-таки спросили о подписке.

Смех в глазах Михалёва сменился серьёзным раздумьем, в каковом и оставили Валерия Васильевича, а сами в сопровождении его зама отправились на экскурсию.

Опыт предтеч позволил предприимчивым кировцам перейти в своё время с тяжёлых ванн на изящную фарфоро-фаянсовую сантехнику, неотделимую по природному циклу от венчающих усилия тончайших сервизно-подарочных кубков. Не строя из себя фарисея, скажу откровенно, что на меня произвели-таки впечатление залы готовой продукции, где над шеренгами упакованных «компактов туалета» висят наименования, явно навеянные музой поэзии: «Лира», «Элегия», «Галант», «Элегант», «Комфорт». Я подумал, что авторы этих изделий не лишены чувства юмора, особенно когда по ходу экскурсии нам показали изящнейшие пепельницы в форме всё того же компакт-туалета, а проще сказать, унитаза. Патетике юмор не мешает. Особенно когда входишь в цех.

В «глубинке» огромного цеха, по звенящим от чистоты плитам которого проносятся автокары с готовой продукцией, а сама «глубинка» засекречена запретными надписями и красными барьерами, — там полыхает адское пламя. Это — Главная Печь. От её дыхания долетают до меня горячие волны (на самом деле никаких волн, сполохов и прочих вдохновенностей, а железно-фиксированные 1200 градусов, в самом же цеху — также фиксированные 28 Цельсия — ни больше, ни меньше). Загружают и разгружают Печь роботы. Гасят её раз в год: останавливают на профилактику. Остальное время это пламя напоминает о Страшном суде.

А этажом выше, в светёлке для художников, девушка держит в тоненьких пальчиках кисточку и вырисовывает современный истребитель на крутом боку подарочного кубка.

Лет художнице… наверное, восемнадцать. Читает ли она наш журнал в свободное от работы время? Или от учёбы? Есть ли теперь в «глубинке» читатели журналов?

Наша команда посетила два педагогических лицея. Мы рассказывали о журнале внимательным студентам, заполнившим залы, и отвечали на вопросы, лучший из которых должен был принести задавшему этот вопрос подписку на журнал.

Под конец встречи встала девуля в белом фартучке:

— С будущего учебного года я должна изучать историю Отечества. Посоветуйте, что мне читать по теме?

Понятно, что зал ответил ей хором, и именно ей мы вручили подписку за самый лучший вопрос.

Обратный путь. Покидая Кировский район, трясёмся на заплатах и колдобинах старой калужской дороги мимо разнокалиберных порядков послевоенной и недавней застройки. Дома темнеют и ветшают. А светятся чистотой памятники Великой Отечественной войны, чугунные и мраморные, покрытые свежими цветами, ухоженные и прибранные жителями этой пропитанной слезами и кровью «глубинки».

Пока жив дух — жив народ.

Но вот выкатилась наша машина со старой калужской дороги на федеральное шоссе, и засверкали за окнами торговые центры и развлекательные комплексы.